Мемуары [Лабиринт] - Вальтер Шелленберг

Что мог я посоветовать Мельхорну? Наконец я сказал: «Попробуй отговориться как-нибудь — скажись больным, напейся вечером и ложись на пару дней в постель». Однако Мельхорн решил сопротивляться в открытую. На следующий день он заявил Гейдриху об отказе от поручения на том основании, что состояние его нервной системы не позволяет ему выполнить такой приказ. Несмотря на все угрозы, он продолжал стоять на своем. В тот же день Гейдрих откомандировал его в распоряжение министерства внутренних дел с предписанием дать ему хлопотливую, но низкую должность на Востоке.

1 сентября 1939 года в десять часов утра Гитлер выступил в рейхстаге с речью, обращенной к немецкому народу. «Многочисленные нападения поляков на германскую территорию, в том числе нападение регулярных польских войск на радиостанцию в Гляйвице…» — мне показалось, будто к резкому, звучному голосу примешивается возбужденный, отчаянный голос Мельхорна.

Так началась война с Польшей. Наступательные операции немецких войск начались уже за пять часов до речи Гитлера, после того, как шеф гестапо Мюллер «успешно отразил нападение» на радиостанцию в Гляйвице. За это его наградили пряжкой к железному кресту, полученному во время первой мировой войны.

Через два дня послы Англии и Франции передали Германии от имени своих правительств ультиматум. Но и это не могло уже остановить Гитлера. В тот же день с Ангальтского вокзала в Берлине отошли три специальных поезда в направлении к польской границе. Это были поезда Гитлера со штабами родов войск вермахта, Геринга и Гиммлера. Я, как будущий начальник отдела контрразведки внутри страны (группа IVE недавно созданного главного управления имперской безопасности), находился в специальном поезде Гиммлера.

Перед отъездом Гиммлер дал мне несколько советов: «Прежде всего обратите внимание на Волчонка». Он имел в виду шефа личного штаба Гиммлера, генерала СС Вольфа [8], многие годы бывшего ближайшим доверенным лицом Гиммлера. Без Вольфа Гиммлер редко предпринимал что-либо; обо всем он сначала советовался с ним. Обладая привлекательной внешностью и изящными манерами бывшего офицера вермахта, поддерживающего связи с избранным обществом, он охотно использовался Гиммлером в представительских целях. От него зависело, кого и как примет Гиммлер.

В рабочем вагоне нашего поезда громкий стрекот пишущих машинок смешался с голосами диктующих.

Бросалась в глаза безукоризненная работа связи между специальным поездом и Берлином, осуществлявшаяся с помощью телеграфа и по радио.

На второй день меня вызвали к Гиммлеру с докладом. Впервые я столкнулся с ним непосредственно в служебной обстановке. Я немного волновался и робел, когда Волчонок с довольно холодным выражением на лице провел меня в зал для совещаний.

Поначалу мне постоянно не давал покоя блеск пенсне Гиммлера. Его лицо с очками выглядело почти отвратительным. Когда я говорил, черты его оставались неподвижными, лишь время от времени он постукивал карандашом по столу. У меня было такое ощущение, как будто передо мной сидит учитель гимназии, который с бюрократической точностью проверяет мои школьные задания и за каждое из моих замечаний ставит отметки в свою записную книжку. Как я узнал позже, он на самом деле имел обыкновение «ставить» людям своего рода «отметки», однако раздавал их он не сам лично, а при помощи Вольфа. Когда что-то раздражало Гиммлера, он мог быть очень грубым. Чтобы не расстраивать напрасно свои нервы, он предпочитал использовать для этого других. Таким образом, он всегда мог в случае чего отмежеваться от любого дела, заявив, что люди, действовавшие по его поручению, неправильно его поняли. Этот «запасной выход» он держал открытым не только в личных делах, но и при принятии важных политических решений.

Во время этой поездки я делал свои доклады Гиммлеру несколько раз, и все-таки мне так и не удалось узнать, одобряет ли он мою точку зрения и насколько вообще его интересует содержание моих докладов. Хотя я старался быть как можно более кратким, моя манера докладывать казалась ему слишком многословной и растянутой, и он не упускал случая высказать мне свое неудовольствие по этому поводу. Однако временами он сам прерывал меня и начинал говорить на совершенно другие темы, например, о книгах, которые он прочел незадолго до этого. У меня создалось впечатление, что это он делает только для того, чтобы продемонстрировать свою начитанность и в то же время проверить мою образованность. Во всем его поведении при этом ощущался школьный учитель. Он выглядел часто довольно забавно, но его собеседники предпочитали не показывать ему этого, так как он мог страшно разозлиться. Однажды во время нашей поездки я, не зная, что Гиммлера к 11 часам ожидает Гитлер, затянул свой доклад до 11 ч. 15 мин. , чем вызвал большой гнев Вольфа. После вторичного напоминания Вольфа Гиммлер схватил свою шинель и вышел из вагона, чтобы пройти в специальный поезд фюрера. Нижняя ступенька нашего вагона (который стоял на свободном пути) отстояла от поверхности земли на полметра. Чтобы легче было спускаться, под ступеньку был предусмотрительно подставлен ящик. Я выглянул в окно как раз в тот момент, когда близорукий рейхсфюрер с пенсне на носу провалился ногой сквозь крышку ящика, на мгновение повис в воздухе и со всего размаху упал на живот плашмя. Очки, фуражка и перчатки полетели в разные стороны. Его адъютант первые секунды стоял как вкопанный. Тут он увидел мое ухмыляющееся лицо в окне и разразился громким хохотом. Гиммлер был вне себя от ярости, и когда его вытащили из ящика, надели фуражку и пенсне, он, зло сопя, помчался к поезду фюрера. У меня были все основания ожидать, что надо мной разразится гроза. Однако после возвращения Гиммлера по его виду нельзя было определить, как он относится ко мне. Но сразу же после обеда он вызвал меня к себе и задал мне «в наказание» работу: «Напишите, — сказал он коротко, — рефераты на следующие темы: 1. Вооруженные силы и народное ополчение — будет ли в будущем решающую роль играть массовое войско или будут существовать только специализированные рода войск: сухопутные войска, военно-воздушные силы и военно-морской флот? 2. Военные и милитаризм. 3. Мое личное мнение и предложения о реорганизации контрразведки».

В первый момент я изумленно посмотрел на него, затем взял свои бумаги с записанным заданием и подумал: «Ну что ж, поиграем в военную школу».

Каждый раз, когда Гиммлер возвращался после бесед с Гитлером, мне бросалось в глаза, что он почти полностью уподоблялся Гитлеру и по языку, и по манере выражаться. «Беспощадное использование всех средств», «хладнокровное решение» — эти фразы, казалось, исходили из уст Гитлера. Тогда на лице школьного учителя появлялась готовность к проявлению необходимой твердости. Передо мной как бы сидели два разных человека — с одной стороны, учитель гимназии, с другой — преданный сподвижник Гитлера. Перед немногими, кого он удостаивал такой чести, он повторял и благоговейно комментировал священные слова, почерпнутые им незадолго до этого из многочасовых монологов своего фюрера. Одним из этих немногих, которым он рассказывал об этом, был Гейдрих. Тот довольно-таки быстро очищал такие повествования от всякой фантастики и использовал их для практических нужд разведки.

Тем временем штаб-квартира фюрера переместилась в Сопот, известный курорт на Балтийском море. Отсюда Гитлер и Гиммлер, в сопровождении своих ближайших военных советников, несколько раз посетили прифронтовую местность, пользуясь для этого бронированными мерседесами. Они исколесили весь север Польши вплоть до линии фронта, где главные силы отчаянно защищавшейся польской армии еще оказывали сопротивление. Обширные пространства полей выглядели еще мирно, но дороги, по которым на восток катился поток орудий, танков и грузовиков, а на запад тянулись колонны изможденных польских военнопленных, неумолимо напоминали о бушевавшей здесь войне.

Наконец мы приблизились к передовой. Повсюду сожженная земля — разрушенные дома, покинутые жителями деревни, усеянные воронками снарядов поля. До того времени я не представлял себе, какие разрушения может нанести так быстро современная война. Теперь я впервые узнал об этом.

Как правило, мы только к вечеру возвращались на свою базу в Сопоте и весь день обходились своим провиантом. О Гиммлере и Вольфе должен был заботиться я.

Однажды утром приказ о выступлении пришел так неожиданно, что не были готовы ни термосы, ни пакеты с бутербродами. В спешке я схватил бутылку с коньяком и два пакета с бутербродами, оставшимися от вчерашнего дня. Когда во время поездки Гиммлер и Вольф решили подкрепиться, после первых же проглоченных кусков они с изумлением уставились друг на друга. Затем они подозрительно исследовали пакеты с бутербродами. К моему ужасу я увидел, что бутерброды совершенно заплесневели. Гиммлер позеленел и стал жадно хватать ртом воздух, чтобы подавить подступавшую тошноту. Я тут же предложил выпить коньяку. Хотя Гиммлер никогда не пил коньяка (иногда позволял себе рюмку вина), он сделал большой глоток из бутылки и, качая головой, сказал мне: «А вы оригинал. Сначала отравляете человека, а потом пытаетесь вернуть его к жизни при помощи алкоголя». И, обращаясь к Вольфу, добавил: «Этот хитрец сам-то, разумеется, ничего из этого не ел». Я быстро схватил остатки бутербродов и забросил их подальше. В отличие от Гиммлера, Вольф не преминул вечером после нашего возвращения прочитать мне длинную лекцию о том, какие последствия могла иметь моя халатность. После этого случая я на долгое время по собственному легкомыслию лишился благосклонности начальника штаба Гиммлера.